Литературно-исторический альманах Скайград

Скайград

 

 


Десять дней в середине жизни


В первые дни июля откуда-то влетело и начало порхать по нашей квартире слово "Вишкиль". Оно всем понравилось. Дети гонялись за ним с сачком. Мы с женой тоже были в романтическом настроении, но вели себя сдержанно, зная, как хрупки мотыльки такого рода.

В четверг позвонил мой друг Станислав и сообщил: путевки куплены. В тот самый дом отдыха "Вишкиль". Мы договорились также, что приедем из своего маленького городка накануне, превратим его кировскую квартиру в базу, с которой и стартуем утром следующего дня в страну шезлонгов, дачных панам и диетических обедов.

Базовая квартира. Пять часов утра. Жена Станислава Эмилия слышит сквозь сон осторожное хождение по комнате какого-то существа. С трудом открыв глаза, она видит моего старшего сына Павлика в полной походной экипировке.

- Пора в путь, - объясняет Павлик.

- Успокойся, мальчик, еще рано.

Эмилия применяет обращение "мальчик" даже к собственным детям. Это у нее профессиональное. Она почти два года работает педагогом. Павлик, не раздеваясь, укладывается на отведенный ему диванчик, закрывает глаза, но спать не будет. Он очень ответственный "мальчик". По крайней мере, ответственней всех присутствующих.

Шесть часов сорок минут. По базовой квартире в чемоданной лихорадке бегают восемь человек. Впрочем, настоящей озабоченностью охвачены не все. Младший сын Станислава кидается туфлями. Я (в сторонке от основных пассажиропотоков) пью из красивой чашки бульон. Потом оттуда же кофе. Настроение бодрое. Оно требует выйти на балкон и закурить первую сигарету. У меня есть время рассказать о Станиславе.

* * *

В пору юности мы учились с ним в одном техническом вузе. Оба не испытывали энтузиазма от рядов Фурье и энтропийных процессов. Но, в отличие от меня, Станислав не способен преодолевать трудности. На втором курсе он начал жаловаться на боли в грудине и, в конце концов, угодил в больницу с диагнозом "нервное истощение". Лечащий врач полагал, что причина стресса в неразделенной любви, и всяческими уловками пытался заставить пациента признаться в этом. На самом-то деле Станислава доконали назойливые сопроматовские балки, которые с упрямым постоянством всплывали в каждой новой задаче на протяжении целого семестра. При выписке врач напутствовал: время лечит все (имея ввиду неразделенную любовь), если только беречь нервную систему. Станислав серьезно отнесся к совету. И на занятиях стал валять дурака: рисовал в тетрадях для конспектов индейцев, сочинял дурацкие сценарии, главным злодеем в которых чаще всего бывал Моисей Львович Кузнецов, преподаватель сопромата. Ну а после занятий в общежитии, когда соседи по комнате затихали над учебниками, Станислав писал серьезный роман, что-то вроде "Страданий молодого Вертера". Все больше отдаляясь от злободневности учебного процесса, он превращался из бегущего муравья в облако. Его перестали замечать. Я же немного завидовал ему и даже написал тогда рассказ. Я показал творение Станиславу. Он читал его с остервенением. Но, закончив, сказал: "Чепуха, брат". Это было как неожиданная пощечина.

- Как это?

- Не полная, конечно, чепуха. Ты почитай Бунина.

- Я читал.

- Снова почитай.

Весной, в пору оптимистических запахов Станислава отчислили.

* * *

Столица пропикала семь. Я покидаю балкон. Нас и наши баулы в два приема плавно опускает лифт. Утренний Киров равнодушно взирает на вынырнувшую из подъезда компанию не очень молодых людей с не очень взрослыми детьми. Город слишком велик, чтобы успевать осмысливать увиденное. Мы едем троллейбусом №2. Утренняя прохлада, завихряясь, влетает через открытые люки и ударяет по моей легкой рубашке. Пожалуй, с этого начинается реальное ощущение отпуска. Отпускновение от большого грязного кома, скатавшегося за год.

На вокзале мы со Станиславом отвиливаем к ларьку и покупаем пиво. В это время подходит наша электричка. Народ с корзинами, лопатами и приемниками "Альпинист" ринулся к открывшимся дверям.

- Ты посмотри на них. - Я понимаю, что Станислав имеет в виду наших жен, нервничающих из-за того, что мы спокойно пьем пиво, но не гляжу в их сторону, потому что расплачиваюсь с ларечницей. - Вместо того чтобы занять места поудобней, они закипают в благородном гневе и строят планы страшной казни.

Он прав. Женщина в пути доставляет много неоправданных хлопот.

Вагончик тронулся. От нас плавно удаляется пахнущий туалетами вокзал, превращаются в точку молдаване с ящиком гнилых фруктов, превращается в точку и большой, равнодушный к нам Киров.

После энергичной словесной перепалки, случившейся на перроне, воцаряется легкая отстраненность (между нами и нашими женами). Мы со Станиславом пытаемся не обращать на нее внимания и, отсевши в сторонку, ведем разговор. Он до того вял, что кроме мерного перестука вагонных колес, мы ничего не слышим.

* * *

Да, его отчислили в пору оптимистических запахов. Днем уже солнце пригревало всерьез. Появлялись участки сухого асфальта и открытой почвы. Видимо от них воздух и насыщался весенними запахами и почему-то особо дурманил вечером, когда, становясь достаточно холодным, заходил в легкие и приятно щекотал ту область, в которой обитает душа. В один из таких вечеров я случайно повстречался со Станиславом неподалеку от драмтеатра.

Мы зашли в ресторанчик, выпили коньяку, закусили свежими огурцами. Станислав говорил много, торопливо, размахивал руками. Перескакивал с глобальных тем то на физиогномический тип официантки, обслуживающей нас, то на забавные случаи из своего детства. Временами я уставал следить за его мыслью. Но иногда его слова в сочетании с мимикой и жестами рисовали стройную картинку, которая отрывала меня от реальности, как это бывает, когда смотришь кино или читаешь иную книжку. Потом, во время наших последующих встреч, Станислав опять не знал удержу потоку своих речей. Иногда он спохватывался и извинялся за то, что не дает мне вставить и словечка, но тут же забывал про это. Иногда он забывался и повторно рассказывал историю, приключившуюся с ним, но, как правило, с более яркими красками и убедительными деталями. Однажды из-за непродуманных перестановок у какой-то истории вообще концы с концами не сошлись. Когда Станислав сам понял это, смущенно замолчал, но секунд через шесть утвердительно спросил:

- Но ты понимаешь, ведь, что в главном-то я не соврал?

- Конечно.

Да если бы и в главном соврал, мне бы не пришло в голову его уличать. Рассказывал он не для того, чтобы поднять себя в моих глазах. Станислав рисовал картинки для благодарных зрителей. Он понял, что я это понял. Я знал, что зрителей у него немного. Скорей всего - один я. Но это было потом. А пока мы вышли из ресторанчика.

После коньяка и свежих огурцов дурманящая сила весны ощущалась еще сильнее. Огни большого города своим резким светом пытались доказать реальность вечера. Но все скатывалось в "дежавю". Станислав осторожно поинтересовался, нет ли у меня еще денег. Деньги были. Мы отправились в дешевое место пить "тридцать третий" портвейн с черствыми ватрушками.

* * *

Не доезжая примерно 15-ти километров до Марадыковской, идем со Станиславом в тамбур выкурить по сигарете. Туда же через некоторое время заходят трое молодых людей, тычут нам в нос удостоверения и предлагают заплатить штраф по 4.200 рублей за курение в неположенном месте. Мы пытаемся выкрутиться - не получается. Дружинники, оштрафовав нас и в придачу случайного дядьку с внешностью бывшего гармониста, уходят. Станислав смотрит злодеям вслед:

- Внутренне пусты, обижены, но горды. Какой благодатный материал для нового фашизма!

Он прав. Дружинник-контролер в пути стоит двух женщин, не считая материальных издержек.

Мы приехали в Вишкиль в пору его запустения. Кроме центральной песчаной дороги, все поросло высокой травой. Среди этой саваны то тут, то там по пояс высовываются туристические коттеджи с приятной прибалтийской стилистикой. Их дощатая легкость без сопротивления сдалась натиску экономического безвременья. Облупившаяся краска, выбитые стекла... Обитаемые номера остались лишь в бесхитростных корпусах из древесно-стружечных плит. В один из таких мы и несем со склада матрасы, подушки одеяла, покрывала. Все как при заезде в пионерский лагерь. Обустройство идет из последних сил.

Дождь. Младший сын Станислава трехлетний Гошик за ужином закапризничал и совершенно расклеился. Так и есть: у него поднялась температура. Тяжелые сумерки вытягивают из нас остатки настроения. Пытаемся уснуть на новом месте. Пахнет сыростью. Пищит одинокий вишкильский комар. Может, мы зря сюда приехали?

На адаптацию нам потребовалось два дня. За это время поправился Гошик, наладилась погода, в пункте проката было взято два взрослых и два детских велосипеда, два мяча, гамак и утюг, без которого Эмилия просто паниковала. Мы начали вливаться в вишкильский ритм жизни. Основа ритма - завтраки, обеды, ужины. Они собирают всех отдыхающих перед корпусом столовой. В ожидании, пока накроются столы, и входная дверь отомкнется, знакомые компании встречаются и обмениваются впечатлениями. Новоприбывшие стоят в сторонке и внимательно впитывают происходящее.

Как и в любом светском обществе, здесь без труда распознаются короли. Вот толстопузый мужчина с неизменной пачкой "Мальборо" в руках. Его постоянно окружают чуть менее осанистые люди с ключами от авто. Он тут вот, на ходу решает сложные и захватывающие воображение проблемы. Откуда столько проблем? Станислав считает, что никаких проблем нет. Просто человек умеет себя подать. Не то чтобы старается, а так само по себе выходит. Может быть, из-за большого пуза. Обязательно увидите здесь и даму в чуть ли не маскарадном костюме индейских женщин. Как и положено настоящим скво, она постоянно хранит гордое молчание. В противовес ее спокойствию всегда шумит супружеская парочка - как видно из сферы снабжения. По крайней мере, из общепита. Муж бывает либо неприлично пьян, либо несвеж. Жена - либо навеселе, либо вообще не является к столовой. Публика рассредоточивается на довольно большом ареале. Ближе к входным дверям столовой жмутся дети и местные собаки. У одной из них парализованы задние лапы.

Мы, как новички, стараемся держаться в стороне. Но нас, именно как новичков, атакует напористый инструктор по спортивно-массовой работе. Он может организовать лично для нас поход на 10 дней. Если хотим, то на Есиповские озера со стерляжьей ухой. А может сделать и стерлядь копченую - но это только для проверенных людей. Между делом он бесплатно диагностирует нас, ощупывая раскрытой ладонью наши астральные оболочки. У Эмилии обнаружились проблемы с селезенкой ("где это?" - удивилась Эмилия). О том, что у меня слегка ноет в желудке язва, а у Гошика все еще красное горло, ясновидец не сообщил. Может быть, потому, что мужчин и детей он проверяет уж очень быстро.

- С такой скоростью он вполне может диагностировать трудовые коллективы крупных предприятий, - заметил Станислав.

Вообще, скоростные характеристики инструктора видны во всем. Вчера в 15.00 с группой из 20-ти человек он ушел в шестидневный поход. Вчера же в 16.00 он провел товарищескую встречу по волейболу. Вот и сегодня он довольно быстро сообразил, что мы не относимся к разряду проверенных людей, то есть не собираемся радостно поить его водкой, и поэтому больше к нашей компании за все оставшиеся дни не подходил.

После обеда Павлик с Валериком отправились проспиннинговать излучину реки (и с тех пор получили прозвища Юных Спиннингистов). Эмилия с Ниной залегли на раскладушках с книжками в руках. Станислав, вздремнув двадцать минут, выходит на крыльцо нашего жилища. Он в пляжных шлепанцах. Но не на босу ногу. Шлепанцы туго надеты на ярко-красные с белым узором шерстяные носки - у Станислава постоянно мерзнут ступни.

- А ты что, все так тут и сидел? - спрашивает он меня, потягиваясь.

- За червями ездил.

- Так что ж ты меня не позвал?

Это говорит Станислав, который за всю свою жизнь был на рыбалке два раза. Червей-то он уж точно никогда не копал. Если б я и позвал его, он бы обязательно выкрутился.

- Ну да ладно, чего теперь. А куда ездил? Мне просто интересно, если б я захотел накопать, совершенно не представляю, куда в таких случаях надо идти.

- В деревню. Захожу в первую вишкильскую избу и спрашиваю: "Корову уже доили?" - "Ты че, парень, какая корова?" Все ясно: нет коровы, нет навоза. Нет и жирненьких червей.

- Здорово. И логика, и поэзия. "Нет коровы, нет навоза, нет и жирненьких червей". Ну и?

- Зашел в другую избу. Там корова, навоз и стопроцентный успех.

- Честное слово, я бы никогда не додумался так разумно поступить. Пошел бы в лес куда-нибудь, и ничего бы там не накопал.

Это уж точно. Люди, у которых мерзнут ступни, никогда не будут рыться в навозе.

- Станислав! - кричит Эмилия. - Что-то мальчиков долго нет. Сходи за ними.

Мы отправляемся к реке. Идем вдоль берега, пока не натыкаемся на то, что местные называют дебаркадером. Это кусочек пляжа, на котором выстроен деревянный мосток. К нему прикованы прогулочные лодки. Тут же уткнулись своими дюралюминиевыми рылами в песок двухместные катамараны-велосипеды. Сам пляж - это огромный полуостров, дальний конец которого порос ивняком. Как раз там и видны фигурки Юных Спиннингистов. Мы призывно помахали руками. Они тоже помахали, но к нам не торопились. Станислав забирается в лодку и закуривает. Хозяин дебаркадера выходит из своей будки и недоверчиво вглядываясь в нас, не спеша, приближается.

- Я думал - хулиганы.

Что заставило его передумать? Наверное, мои очки. Побеседовав со мной три минуты, дебаркадерщик окончательно зауважал нас: разрешил бесплатно попользоваться катамараном.

- Все равно народу нету. Вода холодна, не прогрелась еще.

Юные Спиннингисты видят, что мы рассекаем серебристую гладь акватории, и бегут к нам. Вместе мы переправляемся на тот берег Вятки. Там тоже песчаный пляж, безбрежный. Первозданная его дикость вызывает желание слиться с природой. Я делаю это посредством девяти фляков. Станислав далек от спорта, поэтому просто бродит по песку, сняв шлепанцы и свои ярко-красные с белым узором шерстяные носки. Он указывает мне на слово "ВИШКИЛЬ", выложенное монументальными нестройными буквами по обрыву того, крутого берега. Как надпись HOLLYWOOD в Беверли Хиллз.

Потом, лежа на спинах, мы смотрим на кучевые облака.

* * *

После окончания института я по распределению попал в небольшой городок. Со Станиславом мы стали видеться реже. Как складывалась его дальнейшая жизнь - удачно или нет - определить было сложно.

Из института его отчислили. Ни на каких работах он долго не задерживался и даже приблизительно не мог представить, на какой бы стезе он мог сделать карьеру. Как-то он четыре месяца проработал в газете и с тех пор, если его спрашивали, называл себя журналистом. Иной раз, правда, мог представиться и метранпажем.

Но это все внешняя канва. Считал ли он сам свою жизнь удачной? Из многочисленных его историй и суждений вырисовывался своеобразный мир, где практически ничего постного и проходного не было. Поначалу я даже возмущался, почему же мои дни проходят так блекло. Нет, я знавал довольно многих людей, которые постоянно попадали в переделки. Но то были люди с другим темпераментом. Они не сидели на месте, на их теле было множество шрамов. Станислав же был облаком, никуда не спешащим, плавно обтекающим как физические заборы, так и неуклюжие каркасы мещанской морали. Однажды он при мне описал третьему лицу случай, где задействованы были мы оба - с той поры мне стало понятно, что дело не в событиях, которые безразлично пронизывают нас. Дело в том, как их воспринимать. А через некоторое время я догадался, что и Станиславу мир виделся таким же блеклым, как и мне. Но он не соглашался с его скучностью, и все свои душевные силы тратил только на одно - на художественную переработку реальных впечатлений.

По большому счету Станислав считал себя писателем. Но все его рассказы, повести и один роман были не окончены. Рассказы затыкались на середине, роман на первой фразе. "Это все от моей бесконечной требовательности к форме" - объяснял Станислав. Какое-то время он сильно мучился от невозможности представить миру законченные рукописи. Но потом стал относится к этому более спокойно: "Флобером больше, Флобером меньше - какая человечеству разница. А каков я молодец - мне и так ясно".

В 23 года он женился на Эмилии, женщине, которая паниковала без утюга, и хорошо смотрелась с длинной дамской сигаретой.

* * *

Скоро ужин. Мы возвращаемся не берегом, а через сосновый бор. Воздух в нем насыщен здоровым смоляным духом. Наверное, это место и есть суть Вишкиля. А там, в саванне, всего лишь служебная зона. Но как утята, вылупившиеся при наседке-курице, считают ее своей мамой, так и для нас невзрачный уголок саванны стал малой родиной. И древесно-стружечный домик, и несколько корабельных сосен, стоящих прямо за ним, и парковая скамеечка с выломанными рейками перед крыльцом, и шагах в двадцати за ней заброшенный корпус, на веранде которого мы привязали гамак - все это уже наше, все это приобрело способность умиротворять нас и притягивать к себе даже после небольших прогулок.

Вот и ужин прошел. Вся наша компания умильно расположилась перед домом. Делать нечего, но нам все равно хорошо. Дети, набегавшись с мячиком, предлагают сыграть в слова. Нужно по кругу называть слово на какой-нибудь слог. Женька предложила "кру-". И пошло: круг, кружок (кройки и шитья), кружева, крутогор, крупа, круп, Крупп, Крутой (Игорь), крушение, Круз (из "Санта-Барбары"), Круз (который Том), Крузенштерн, кружка. Все повылетали. Осталась Эмилия как филолог и Станислав как писатель, черт побери. Им предстояло выяснить отношения.

- Крупье, - произносит Станислав с некоторым прононсом и встает с лавки, чтобы с видом победителя покинуть арену.

- Круиз, - выдает Эмилия и начинает смеяться. Действительно, славный герой, у которого неожиданно отвалилась славность, выглядит забавно.

Станислав все-таки собирается силами, сжимает губы и раздувает ноздри. Нам, конечно, не слышно, но в мозгу его трещит.

- Крузин.

- Нет такого слова, - говорит Эмилия. Но до конца она не уверена и поэтому делает два натяжных хохотка. - Ха. Ха.

- Это грузин, живущий в районах, где запрещена буква "Г", - объясняет Станислав.

- Ура! Папа выиграл! - кричит Валерик и в импульсивном порыве пинает мяч, который попадает Станиславу прямо в лицо. Из носа победителя хлещет кровь.

- Так тебе и надо, - подводит общий итог Эмилия. - Гошик, пойдем спать, уже поздно.

* * *

Вот и пятый день нашего проживания в благословенном Вишкиле. Хочется остреньких салатов, а кормят, как и заведено во всех оздоровительных учреждениях, калорийно и без искорки: тупые шницели, свисающие с тарелок, оладьи с киселем. Впрочем, вишкильский ритм дает о себе знать: все съедается с треском. Вчера я съездил в деревню и накопал хрена. Он пользуется у нас большим успехом. Дети едят его без хлеба.

Продолжаем допрашивать встречных о перспективах рыбной ловли. Сведения противоречивые. Но все склоняются к тому, что клева практически нет. Единственный верный вариант - пройтись с сеточкой, чтобы наловить чехони. По словам нашей горничной, местные солят чехонь с сахаром.

- Всю бы жизнь ела.

После обеда в наш корпус вселяются новенькие - две семьи. Главы их семейств - Михаил и Саша - оба мужчины обстоятельные, но по-разному. Саша обстоятельно рассуждает по любому поводу. Михаил обстоятельно молчит. Они заядлые рыбаки, приехали сюда на выходные специально, чтобы порыбачить. Их предложение пройтись этой ночью по реке с бреднем мы восприняли с большой радостью. Юные Спиннингисты визжат от восторга.

В половине десятого мы уже у дебаркадера. Михаил - человек не только обстоятельный, но и осторожный - решил начать только с наступлением полной темноты. Дети остались на мостке ловить рыбу спиннингом и удочкой. А мы, распив половину бутылки водки из горлышка (для разогрева), пошли с бреднем вдоль огромного пляжного полуострова.

Первый заход воодушевил всех необычайно - 7 крупных рыбин. Второй ничего не принес. Третий и четвертый - тоже. Станислав уходит проверить оставшихся Юных Спиннингистов. Минут через десять возвращается и объясняет ситуацию: ребята никак не ожидали, сколько страху может нагнать на них настоящая ночь без городских огней, поэтому они не соглашаются оставаться одни. Кто-то должен покинуть бредневую бригаду. Этим человеком само собой оказывается Станислав. Он словно чувствует, что наша дальнейшая полуторачасовая экспедиция ничего не принесет. Я, в общем-то, тоже это чувствую, но у меня никакого повода для выхода из игры нет. Приходится снова и снова заходить в холодную воду и вытягивать на берег пустой бредень. Наконец-то обогнув полуостров, мы возвращаемся к месту, с которого начали. Юные Спиннингисты радостно бегут навстречу нам.

Пока обстоятельные Михаил и Саша сворачивают бредень, Станислав возбужденно делится впечатлениями (похоже, без нас он не раз прикладывался к бутылке).

- Пейзаж ночной реки - это ощущение первобытных пространств. А какие странные звуки! Мы распознали только всплески крупных рыб и мерный скрип весельных уключин. Лодка скрипела, скрипела, но так и не проплыла мимо нас. Возможно, она была километров за 15 отсюда. Потом мы отправились на ваши поиски. Я кричал во всю глотку "Се-ре-е-ега!" и слышал могучее эхо своих слов. А вы не откликались, значит, ничего не слышали.

Действительно, мы ничего не слышали.

- И знаешь, почему? Эти акустические причуды выдает пространство речной долины. С одной стороны оно открыто, а с другой - ограничено крутым извилистым берегом и плотной стеной соснового бора.

Постукивая зубами от озноба, смотрю на обстоятельных Михаила с Сашей, потом на Станислава. И думаю: рыбакам - рыбаково, эстетам - эстетово. И хочу быть эстетом.

Мы допиваем оставшуюся водку и возвращаемся ночным лесом домой. В эту рыбалку Валерик поймал ерша рукой. Он уже два года занимается тэквандо.

* * *

На следующий день мы со Станиславом спим до полудня. После обеда с обстоятельным Сашей и Юными Спиннингистами чистим рыбу за заброшенным корпусом. Павлик, увидев какую-то из внутренностей рыбины, восклицает:

- Смотри, Валерик, сердце!

- У рыбы нет сердца. Она существо хладнокровное, - замечает обстоятельный Саша.

- Но раз есть кровь, значит, должно быть сердце.

- Кровь есть, а сердца нет.

- А что тогда ее качает?

- Не знаю.

Для того, видимо, чтобы показать, как много в этом мире непонятного, Саша рассказывает:

- Вот я в одной газете читал. Где-то в Оренбургской или Челябинской области из озера на берег вышло чудище и начало гипнотизировать козу. Но что-то спугнуло чудище, оно уползло обратно в озеро, и коза спаслась.

- А кто рассказал об этом журналистам - коза? - спрашивает подошедший к нам Станислав.

Обстоятельный Саша пожимает плечами и продолжает:

- Вот еще был случай: питон заглотил крестьянина. За ним погнались другие крестьяне, но так и не догнали.

Павлик с Валериком испуганно переглядываются. Станислав замечает это и опять задает вопрос:

- Как же мог развить такую скорость питон, да еще с 70-килограммовым грузом в утробе?

- А вот я еще читал, - невозмутимо продолжает Саша. - Нефтеразведчики бурили скважину и добурили до ада. Они отчетливо слышали стоны людей. Верить этому или нет?

- Я сам работал в газете и знаю, как стряпаются такие статейки. Можешь не верить ни в какой ад.

- Ну, успокоил. - Саша облегченно вздыхает и вспарывает брюхо очередному хладнокровному существу.

У горничной на часть рыбы вымениваем картошки и луку. Примерно к 16.00 на нас стала неумолимо надвигаться уха. Вот она уже вскипает в ведре, выворачивая со дна туловища рыб с побелевшими глазами ("А точно ли нет ада?" - спрашивают эти глаза). Накрывается полуистлевший теннисный стол, который мы до этого и не замечали. Огромное количество тарелок после суматошного распределения оказывается не таким уж большим: мне тарелки не досталось. Впрочем, кроме меня этого никто не замечает. Над столом царствуют прозрачно оловянным блеском две бутылки водки. Тосты за знакомство. Выясняется, что жены обстоятельных Михаила и Саши - родные сестры. Оживленные разговоры. Дети убегают играть.

- Мальчики, кто там громко плачет?

- Не мы, - уверенно отвечает Павлик. И действительно, плакал сынишка Михаила. Но ничего серьезного.

Спиртное незаметно тает и окончательно исчезает в самый апогейный момент. Уха (как событие) неопределенно зависает в воздухе. Я иду в корпус и возвращаюсь с припасенной на самый пожарный случай бутылкой "Кристалино". Станислав награждает меня титулом "находчиво-благородный". Совсем по-другому реагируют Жены-Сестры. Хитрыми ужимками они показывают мужьям, что это уже лишнее. Мужья стараются не замечать ужимок. Наше застолье вновь оживляется. Жены-Сестры, отбросив ложный стыд, закатывают истерику.

- Мы сейчас же собираемся и уезжаем домой.

- Я за руль пьяным не сяду, - резонно парирует Михаил.

- Ну и оставайтесь здесь, мы забираем детей и идем пешком.

Дальнейший их бурный диалог проходит внутри комнат. Несколько ошарашенные таким поворотом событий, мы уходим в свои апартаменты. Чтобы не мешать Женам-Сестрам собирать со стола их многочисленную утварь.

Через некоторое время все стихает. Обстоятельные Михаил с Сашей заваливаются к нам с двумя бутылками водки и начинают рассказывать о том, как неблагодарны их супруги.

- Работаем, крутимся с утра до ночи, барахла сколько им понакупили. А им все мало, ни во что нас не ставят.

- Зачем женились на таких жадных? - рассудительно спрашивает Станислав.

- Так они поначалу вроде нормальными были, а потом вдруг обеих как подменили.

- Нет, - поправляет Михаила Саша. - Вначале твоя начала пилить тебя, а потом и мою навострила.

- Точно, - безысходно соглашается Михаил.

Алкоголь никак не может справиться с воспаленными головами оскорбленных мужей. В конце концов, они садятся в свои машины и уезжают то ли за своими пешком ушедшими семействами, то ли еще за спиртным. Нам со Станиславом выпитого вполне достаточно, чтобы отправиться на дискотеку и отдать там свои души стихии танца. Мы танцуем, как два Траволты. Но со стороны, как объяснят потом Эмилия с Ниной, все это выглядело дерганьем граждан с нарушенной координацией.

* * *

Утро следующего дня выдалось солнечным. Для многих, но не для нас со Станиславом. Я все-таки сумел сходить на завтрак. Станислав поднялся только в десять. Он набирает из-под пожарного гидранта воды в канцелярский графин и тут же пьет из него. Я предлагаю ему принять 50 граммов более радикального средства. В ответ он начинает подробно и колоритно описывать свои болезненные ощущения состояния абстиненции. Целая гамма ощущений.

- А у тебя разве не так?

- Мне просто плохо, - отвечаю я.

* * *

В один из вечеров Станислав рассказывает странную историю.

В тот день после обеда вы ушли за горохом. Я как всегда вздремнул минут двадцать. Проснувшись, долго лежал и слушал шум леса. И чувствовал, что этот шум очищает мои мозги, чувствовал, что я становлюсь все легче и легче. Мне захотелось забрести в чащу. Ну не в чащу, конечно, в середину что ли леса. Чтобы быть оторванным от всего. Я встал и пошел. Закрыл ключом комнату и пошел. И только я миновал Поваленный Забор, увидел в конце аллеи фигуру женщины. Когда подошел поближе, распознал нашу Скво. Она держала в руках сумочку, которая, похоже, была сплетена из камыша или коры дерева. Когда я поравнялся с ней, я как раз думал о том, почему же она всегда молчит? Может быть, она действительно из североамериканских прерий и не знает русского языка?

- Вы не проводите меня до "Вертикали"? - это сказала Скво. Наверное, я смотрел на нее с большим недоумением. Но это ее не смутило. - Боюсь, что одна я заблужусь.

- А что это такое - "Вертикаль"?

- Турбаза монтажного управления. Километрах в шести отсюда.

- А вдвоем мы не заблудимся?

- Да нет. Надо идти по тропинке вдоль берега, все прямо и прямо.

- Ну, хорошо.

И мы пошли. Действительно, аллея вывела нас к берегу на тропинку. Скво шла молча, а не знал, о чем с ней заговорить. Но потом понял, что в молчании ей лучше. Мне, в принципе, тоже.

Где-то на половине пути нам попалась потемневшая от дождей и ветров лавочка, вкопанная здесь давно каким-то добрым человеком.

- Давайте отдохнем, - предложила Скво. Я был не против.

Мы молча смотрели на текущую миллионы лет Вятку. Потом Скво сказала:

- У вас красивые носки.

- Мне они тоже нравятся. Жена связала. У меня постоянно мерзнут ступни.

- А у меня никогда не мерзнут ни руки, ни ноги.

Она встала, подошла к обрыву.

- Вот тут можно спуститься.

Мы сбежали вниз на маленький пляжик. Не успел я опомниться, как она уже скинула свое индейское платье. Как я и догадывался, под ним ничего не было. Я тяжело вздохнул, ожидая порывов дешевой страсти, картонных слов и грубых на меня посягательств. Но нет. Ничего такого не последовало. Просто человеку нравится купаться в таком, более естественном, в общем-то, виде. Решив так, я смог спокойно оглядеть ее тело. Оно источало мощную женственность, и на нем не было следов от лифчика и трусиков.

В течение нескольких секунд Скво смотрела на небо (я думаю, поговорила с Мониту). Потом ровно зашла в воду и поплыла без брызг и фырканий. Проплыв метров двадцать, она обернулась. Я не хотел выглядеть в ее глазах подлым бледнолицым. Пришлось раздеваться. С разбегу, бухнувшись в воду, я почувствовал, как каждая отдельная клеточка моего тела взорвалась от немыслимого перепада температур. Я молил Мониту, чтобы Скво не поплыла на тот берег. Он меня услышал.

Когда мы вышли из воды, я с какой только мог поспешностью натянул на свое мокрое тело рубашку и брюки. И все-таки никак не мог унять трясучки. Скво же, у которой никогда не мерзли ни руки, ни ноги, опять постояла некоторое время, глядя в небо. Я чувствовал, что ей очень не хотелось влезать в придуманные глупым человечеством одежды. Все же она оделась. Мы вскарабкались по круче на берег, к нашей лавочке. Из своей странной сумки она достала бутылку сухого испанского вина и складной штопор.

- Откройте, пожалуйста.

Я ничему не удивился и открыл. Мы по очереди пили вино из бутылки и молчали. Меня перестало знобить. Появилось приятное ощущение отсутствия кожи. Я бессмысленно смотрел на рябь, пробегающую по холодно-фиолетовой Вятке.

- Пора возвращаться, - сказала Скво.

- А как же "Вертикаль"?

- "Вертикаль" отменяется.

Мы возвращались молча. Я думал о том, что в молчащих женщинах что-то есть.

Когда мы подошли к аллее, которая вела прямо в дом отдыха, Скво неожиданно свернула. Я на мгновение задержался в какой-то растерянности. Хотел что-то сказать на прощание. Но, глядя в ее удаляющуюся спину, понял, что слова на прощание - такая же глупость для Скво, как и наши одежды. Потом, когда я уже один шел по аллее, в моей голове пронесся какой-то белоснежный парусник. Черт его знает, что за парусник. А когда пересек Поваленный Забор, голова вообще стала пустой. Как будто ничего и не было.

Станислав закурил сигарету и ушел в задумчивость. Я хмыкнул.

- Ты что, хочешь сказать, что она специально поджидала тебя там. И предусмотрительно заготовила и бутылочку сухого, и штопор?

- Да бог ее знает. Может, она там каждый день кого-нибудь поджидает. Охотница этакая. Хотя вряд ли.

- А, может, ее поразил белый узор твоих красных носков.

Станислав пожал плечами. Он не воспринял это как шутку.

И к чему он все это наплел? Если б все это приключилось на самом деле, он бы рассказывал не так. Он бы размахивал руками и привел бы тысячу мелких деталей. Скорей всего лежал он, лежал в своей постели и представил себе, чтобы было, если б встал и пошел в "середину леса".

Завтра утром на велосипеде я отправлюсь на полулегендарную речку Вишкильку за ручейниками, на которых обязательно должна пойматься чехонь, и по дороге наткнусь на потемневшую лавочку. Невдалеке от нее обнаружу пустую бутылку из-под испанского blanco-table. Потом спущусь с обрыва на маленький пляжик и вроде бы разгляжу следы Скво и Станислава. Еще через два дня мы устроим прощальный пикник на том берегу Вятки, и на следующий день с легким щемлением в груди помашем на прощание Вишкилю ручкой.

Но все это будет потом. А пока мы со Станиславом сидим на скамейке перед нашим корпусом. К нам подползла собака с параличом задних лап и ждет, когда мы ей бросим кусочек шницеля, припасенного с обеда. Солнце давно зашло, но верхушки корабельных сосен все еще серебрятся в его лучах. Эту фразу я читал в романах десятки раз.


Copyright © Евгений Харин
Hosted by uCoz