---

"Дербент"

Весь июль, изнывая от жары и вынужденного отпускного безделья, жена пилила меня за недостаток развлечений и внимания к себе. И вот грянул последний день её отпуска и моей каторги, – воскресенье, 7 августа 1983 года. Тянуть время дальше обещаниями приятного отдыха, было уже некуда. Пришлось на что-то решиться.

Пошли к Чижу и застали его дома в бодром настроении. С подвернувшимся знакомым золотоискателем Кобелевым (в просторечии, разумеется, просто Кобель) они только что опустошили бутылку вина явно не местного розлива. Я взглянул на наклейку: марочное, виноградное, Дербент, 24 градуса, 4% сахара, – мой любимый по Москве и редкий в провинции стандарт! Это вино было в стандартном горячительном репертуаре любого вагона-ресторана: коньяк три звезды, советское шампанское и этот Дербент. По словам Чижа в винный завезли пять ящиков. То ли для поправки плана, то ли не всё успели распродать своим, а ревизия на носу, – вот и выбросили людям. Все пошли в магазин. Платил старатель. Две бутылки быстро опустошили у Чижа. Уже под кайфом пошли за продолжением и, затарившись, спустились под берег. Здесь вдоль берега реки, начиная со старого пляжа, всё лето парковали огромные вереницы плотов. Пройдя десятка два метров по их чистеньким шершаво-округлым спинам, и проявив тем самым необходимый минимум цирковых задатков, праздношатающиеся слобожане находили приют: загорали, ныряли в прогалы между связками брёвен, удили рыбу. В общем, любимое место отдыха Чижа и всех иже с ним. Его вечно семейные в полинявших цветочках (или полосках) трусы не просыхали всё лето.

Пили из пол-литровых банок, по чуть-чуть заливая их дно. Сносное в походных условиях решение вечной квадратуры круга, – поиска замены классическому гранёному стаканчику.

Дубильная жидкость тем временем возымела действие. Кажется, золотопромышленник или кто другой вместо него, лазил наверх за новым подкреплением. Разговор при старателе вертелся около золотых тем. Все интересовались, нельзя ли разжиться левым золотишком, но тот успокоил, – обыскивают по-черному, не упрёшь,сдать на месте выгоднее.

Тут же с нами как-то незаметно очутился большеголовый младший брат старателя Лёнчик, – при встрече извечный объект пикирования Чижа. Уже много позже, после знакомства с американским кино стало очевидно, что он вылитый Дени де Вито.

Я сильно захмелел на жаре, – вода была уже холодновата для купания, – и сдуру поплелся вдоль уреза воды, вспомнив, что недалеко под горой в двухэтажном деревянном доме живёт начинающий меломан Л., которому я делал записи за плату. Он был уже в возрасте, работал мастером на мебельной, и с азартом неофита не жалел денег на музыку. Моего протеже на месте не оказалось, пришлось карабкаться наверх, а дальше нелюдными улицами, пошатываясь, добираться ближе к дому. По пути задержался на часок до некоторого протрезвления в Косолаповском проезде. Поплескав на голову и лицо холодной воды из колонки, прилёг в траву в тени под забором…

Близилась вечерняя прохлада.

Дома жены всё ещё не было. Часа два отдохнув и окончательно придя в себя, отправился с Мартой на поиски. Собака от радости нежданной свободы как всегда, несмотря на строгий ошейник с колючками, тянула поводок с нечеловеческой силой, мне оставалось только переставлять ноги. К тёще на другой конец города домчались за полчаса, по пути в поисках супруги куда-то заворачивали, кажется к Люське (неужели и она была с нами под берегом?).

Вот она, моя красавица, – спит в чулане на холодке…

На другой день с похмелья я приехал в Вахруши, здесь обитал известный в округе фарцовщик с поросячьей фамилией Рупосов. За время работы в медтехнике я привык заглядывать к нему по пути из Кирова. В обычной жизни этот советский подпольный бизнесмен официально занимался художественным промыслом. Его прибежище находилось на втором этаже над столовой у дороги. После условного стука и созерцания хитровато-испуганной физиономии мелкого жулика, я попал в привычный для меня ещё по службе в армии мирок художника-оформителя. Рабочий стол, чтобы на него что-либо уместить надо предварительно что-то передвинуть или скинуть на пол; пара почерневших от времени и чужих задниц стульев; понятные только посвященному приспособления и самодельные принадлежности; заставленные банками и ведёрками с краской полочки и углы; стены, до потолка увешанные готовой продукцией и прошлыми шедеврами; и, разумеется, раз в год (в коммунистический субботник накануне дня рождения Ленина) подметаемый пол, густо заваленный обрывками заляпанных бумаг, главным образом использованных трафаретов.

К Рупосову у меня было дело. Месяц назад, взяв на всякий случай расписку, я дал ему 500 рублей. Он обещал привести импортный приёмник. И вот из дальнего шкафчика с ужимками и жестами старого фокусника он извлёк это обещанное чудо иностранной электроники и торжественно поставил передо мной на столе…

Приёмник был среднего класса и к тому же модель семидесятых годов. Примерно такой я видел в комке на Краснопресненской в 79 году. Всё это я и выложил в миг изменившемуся в лице спекулянту. Он был явно раздосадован таким проколом. Аппарат, видимо взял за деньги в уверенности загнать на пару сотен дороже. Я стоял на том, что мне нужен современный с цифровой шкалой. Хозяин вооружился отверткой, раскрутил винты, и мы углубились в исследование нутра ящика с целью установить дату выпуска. «Ему не меньше пяти лет, триммеры потемнели», – блеснул я техническими познаниями. «Ну, возьми хоть за три сотни!» Я был неумолим.

Деньги он мне вернул месяца через два, удержав неустойку в 30 рублей. Изегов потом говорил, что ему он предлагал приёмник уже за две сотни. Какое-то время я ещё покупал у него записи, потом перестал. По дошедшему до меня выражению вахрушевского фарцовщика, – объелся.

***

Вечеров при встрече Чиж рассказал, что вскоре после моего незаметного исчезновения на мирный бивак нагрянули хозяева плотов, – пьяные сплавщики. Надрались они не благородного прикавказского «Дербента», а производимого местными алхимиками исключительно для суровой радости советских работяг «Яблочного вина». Совместно с речными спасателями сплавщики частенько гоняли отдыхающих, так как те разведением костров прямо на брёвнах, якобы, портят их драгоценный груз. Лёнчик затеял с ними свару, отнял и утопил багор, за что был пойман, и подвергнут экзекуции: держа за ноги двое здоровенных мужиков кунали его вниз головой в полынью между связками брёвен, приговаривая «ищи-ищи, гад!». При этом Чиж, разумеется, на разумном удалении, потешался до коликов. Лёнчик-де-Вито при каждом кратковременном подъёме на поверхность, едва перехватив дух, умолял своих мучителей: «Дяденьки миленькие, отпустите!» Наконец, увидев безрезультатность своих хлопот, а может, посчитав наказание достаточным, сплавщики бросили свою жертву. Багров и крючьев в их арсенале имелось, по-видимому, ещё предостаточно.

Пять минут спустя, отдышавшись и достигнув спасительного берега, младший Кобелев, брызжа слюной от бессильной ярости, с недосягаемой высоты грозил врагам кулаком: «Ну, я вам ещё покажу!!»

***

Дербент и всё с ним связанное запомнились мне по одной причине. После описанной попойки у меня не на шутку разболелось сердце. Я даже дал себе слово сделать с выпивкой перерыв до Нового года. Но сердце успокоилось только к весне. Спустя немного времени до меня дошло известие о смерти моей одноклассницы Веры М. Мы родились с ней в один день, наши матери лежали в роддоме рядом, а в 8 классе мы сидели за одной партой. Она очень больно щипала меня, а однажды дала кулаком под дых. После школы Вера уехала куда-то на север. Как-то при случайной встрече на пляже она в смешливом разговоре пожаловалась Чижу, что я не давал ей списывать. Говорили, что у неё было слабое сердце…

В том году и мне, возможно, суждено было умереть. Отчасти это и случилось, после «Дербента» у меня пошла совсем иная жизнь. Астрология время от времени даёт о себе знать.

Е. Харин,
Слободской, июль 2007 года