ГОРОД

«Родился я в городе Слободском…»
(начало автобиографии А. Грина)

В детстве я часто бывал в нашем краеведческом музее, нравилось бродить по лабиринту его закоулков. И хотя со временем все экспонаты стали знакомы, но каждый раз взрослеющим взглядом можно было увидеть что-то новое.
Лёгкий скрип тяжёлой кованной железом церковной двери, звон потревоженного колокольчика, – и ты попадал в неведомый мир Прошлого…

Экспозиция открывалась доисторической эпохой с её окаменелыми костями и картинами динозавров на фоне гигантских папоротников. Далее шёл современный животный мир, начиная сотнями мельчайших жучков и бабочек на иголках под стеклом и кончая чучелами рыси, волка и медведя. Последнего, как я узнал позже, принесли в музей из купеческого особняка, где он стоял в прихожей с подносом для визиток, от чего лапы зверя остались застывшими в соответствующем положении. Подростков интересовали, прежде всего, оружие и монеты – у каждого имелось по нескольку десятков царских и советских серебряных рублей, полтинников, а также больших медных пятаков и двушек времен Петра Великого, не считая другой мелочи. Монетами играли, они были своеобразной подростковой валютой, впрочем, невысокого достоинства, – на обычный советский рубль с профилем Ленина можно было выменять увесистую пригоршню николаевских и кайзеровских. В нынешние смутные времена оружие, включая пистолеты всех времён, револьверы разных систем, автоматы периода Войны, пулемёт Дегтярёва на сошках, густо измазанный зеленой краской «Максим» с бутафорским фанерным щитком и даже поржавевшие сабли, – попрятали от греха подальше.
Среди экспонатов о древнем Слободском городе помимо пушечек, копий, секир и кольчуг, выделялся макет городка в стеклянном кубе. На крутом берегу реки возвышалась небольшая деревянная крепость. Вдоль одной из её стен шел овраг. В центральной части городка скособочилась деревянная церковка из бревен-спичек, а на территории, примыкающей к берегу, за отдельным заборчиком виднелись кладбищенские кресты…
Изначально в наших лесных и болотистых краях укрывались от княжеской и царской власти всевозможные язычники, раскольники, вольнодумцы, беглые оппозиционеры и даже разбойники. В общем, человеческий материал непригодный для применения в порядочном государстве. В 14 веке на Вятку явились носители средневековой русской демократии новгородские ушкуйники. Проплывая вдоль берегов Вятки, они «узревше на правой стороне, на высокой прекрасной горе устроен град Чудской и земляным валом окружён, называем Чудью Болванской городок», и по преданиям взяли его штурмом и своей воинской хитростью. Для чего, якобы, пустили вперёд по реке плоты с деревянными чурками, и пока язычники глазели на них, подкрались незамеченные сзади, вскарабкались по склону и, перемахнув через ограду, ворвались внутрь крепости. Языческих болванов покидали в реку, на их место поставили часовню, и древняя крепость стала первым пристанищем ушкуйников на Вятке.

Потеснив местных аборигенов – черемисов, отяков и чудь (потомков славян-вятичей) – новгородцы спустя короткое время для удобства житья переселились с Чуршины в построенные ими на высоком правом берегу реки Великой Вятки более просторные города-крепости. Одно из первых таких поселений расположенное в непосредственной близости от Чуршинского городища окрестили «Слободой». Впервые она появляется в летописных бумагах 1396 года в связи с освящением здесь часовни Пермским епископом Стефаном. На склоне лет святой старец, приустав и отчасти разуверившись в результатах своего миссионерского труда среди неблагодарных пермяков, шёл через Вятку помирать в Москву. Заодно прихватил с собой парочку молодых вятских богомазов. Патриотически-настроенным краеведам приятно думать, что одним из них был Андрей Рублёв. Даже если это не так, то и тогда факт нахождения в Слободе талантливых иконописцев заинтересовавших своей работой проезжего епископа говорит о незаурядности города.

На месте ротонды когда-то стояла северная башня Слободы

По другим аналогичным фактам можно полагать, что Слободской город в ту пору играл исключительно важную роль в Вятской, да и всей Русской истории. По мнению автора, именно здесь находился мятежный град Хлынов, упоминаемый в русских летописях конца 15 века. По-видимому, он представлял собой группу из нескольких близкорасположенных слобод.
Спустя век вольной жизни после многих осад и захвата Города войском Белого царя Ивана всех житных (зажиточных) слобожан вывели в Московию, а Слободской посад под присмотром наместников татарского корня, заселили преданными устюжанами. Но жизнь в Слободе была далека от идиллии. Вскоре посреди города появился тюремный острог, – узилище для присылаемых преступников и место скорой расправы над пойманными разбойниками, ослушниками и должниками. Слобожане, уходя подальше от злой власти, основали на Вятке новые сёла и городки. Да и сама новая московская власть вскоре отъехала подальше из неспокойного места, и поставила новый Хлыновский кремль на другом берегу реки ниже по течению. Так на Вятке появилось два центра: старый Слободской, и новый Хлынов. Окрестные вотяки (удмурты) от всех этих перетрясок бежали на восток в заречные дали, где начинались владения Казанского ханства. Но вскоре новая Российская империя достала их и там. Бежать дальше некуда, – большинство благоразумно решило креститься и обрусеть.
Тем временем Вятка превращалась в место ссылки, сначала дальней, а с покорением Сибири, ближней. Во времена столичного Санкт-Петербурга через Слободской город проходил Сибирский тракт. По нему гнали на каторгу этапы колодников, в том числе декабристов, в честь которых в Слободском, по их воспоминаниям, устроили тёплую встречу. В конце бывшей Монастырской улицы сохранились булыжники Александровского спуска, хотя сама река уже давно отступила в этом месте от старой пристани. Перевоз и ямскую станцию с лошадьми содержали монахи. В окрестностях города доживают свой третий век дряхлые березы, посаженные вдоль этого пути, две-три ближайших – в Заречном парке.

Монастырские ворота. Оригинальные решётчатые двери столетней давности валяются где-то отдельно.

Кого только сюда не присылали для улучшения местного народа: пленных шведов из-под Полтавы, взбунтовавшихся после раздела Польши поляков и евреев, поддавшихся на уговоры и вернувшихся на родину эмигрантов первой волны, военнопленных и многих других. Дабы слободской хлеб не казался мёдом, во время первой мировой пленных австрийцев заставили в Слободском рыть спуски к реке и мостить их камнем. В городах до революции оседали ссыльные интеллигенты, а при Советах всех погнали в глухие лесные углы на северо-востоке, – Вятский ГУЛАГ.

Всю эту мозаику народов и народцев в 20 веке окончательно перемешали в коктейле Молотова – Риббентропа. Нашим родителям случайно удалось пережить всё это, и в результате появились мы, послевоенные слобожане.

В лучшие времена Слободской был центром крупного уезда, в который входили все северо-восточные территории Вятской губернии, а также ныне удмуртский Глазов. Мало в чём, уступая губернской Вятке, он был важным христианским центром: 2 монастыря, полтора десятка церквей при населении 10 тысяч жителей. Каким был наш город до 1917 года можно только гадать, глядя на старые снимки. Храмы, монастыри, первый в России народный коммерческий банк, десятки заводов и небольших производств. Из культурных заведений той поры можно отметить реальное училище, женскую гимназию, городскую библиотеку, краеведческий музей, ипподром и публичный дом. Основатель банка, разжившийся Слободской купец Ксенофонт Анфилатов, затеял в 1806 году торговлю с Америкой (основной статьей экспорта должен был стать продукт под названием янивер – качественный спирт, джин), но очередной снаряженный им в период войны с Наполеоном корабль пропал, после чего олигарх разорился, и умер в нищете в Архангельске. В честь него главную улицу города – Глазовскую, названную так по отдаленному городку Глазов, когда-то входившему в Слободской уезд, – перед революцией переименовали в Анфилатовскую.

Купец и заводчик Александров В. В. в 1868 году перевёл в Слободской винокуренное производство, которое кроме наживы принесло ему много бед: на семью свалился мор, не помогло и строительство особого храма на Демьянке. Уцелевшие члены семейства отбыли подальше со слободской земли, а дело их отчасти захирело ещё до 1917 года. Продолжатель бизнеса местный житель Ончуков М. П. поплатился за все свои и чужие прегрешения «перед народом»: доставшийся ему родовой особняк Анфилатовых и Александровых новые черти – большевики – прибрали для своего Горкома. Они же возродили доходный промысел. Бог им не указ. Спиртовой завод работает до сих пор.
Братья Поповы в начале 20 века производили в Слободском свои знаменитые самовары. После недолгого оживления НЭПа красавцы-усачи были безвозвратно сосланы в Соловецкий концлагерь.
В 1880 году в семье ссыльного поляка Стефана Гриневского, снимавшей угол где-то на бывшей Шестаковской улице, родился Александр Грин, автор романа «Бегущая по волнам» и повести «Алые паруса». Но об этом факте за пределами нашего города мало кто знает, так как означенный писатель-романтик лишь родился, крестился и навсегда смылся отсюда, не оставив о земляках ни строчки воспоминаний. В пятимесячном возрасте будущего писателя родители увезли в губернский центр – город Вятку. В Слободском идут вялые споры о том, где жила семья Гриневских. Спиртзаводчики тянут одеяло на себя. При Советах, когда писателя после периода обструкции вспомнили и разрешили печатать, на здании рядом со входом на СВЗ висела табличка с надписью: «Во флигеле этого дома родился А. С. Грин». К несчастью в начале смутных 90-х годов деревянный дом сгорел вместе с памяткой. Известный у нас краевед Рева (последние годы жил в Кирове) выдвинул свою версию о месте рождения писателя-земляка: в одном из двухэтажных деревянных домов на улице Гоголя (бывшая Шестаковская). Причём, Рева указал дом на углу Гоголя и современной улицы Грина. Беда только, что этот дом давно уже снесли. (Возможно, Дом Грина ещё стоит, но требует капитального ремонта и отселения жильцов, а потому никто не торопится обнародовать этот неудобный факт.) Зато у нас сохранился храм, где крестили будущего писателя. Недавно на его вход повесили дощечку об этом событии, – как говорится, дёшево и сердито.
Рассказывают, через Слободской пробирался из Сибири беглый Коба. Не без оснований опасаясь жандармов, этот Чёрт обошёл Святой город стороной. В окрестной деревне Сопляки вблизи от Чуршины нашёл он приют в семье своего будущего секретаря Поскребышева. В гражданскую Сталин и Дзержинский побывали в Вятке и Слободском. Губернию собирались оставить наступающим колчаковцам, а потому надо было успеть эвакуировать кадры и ценности, забрать в Красную армию всех пригодных, а заодно попрятать архивы и под шумок расстрелять лишних людей.
Ещё до революции железную дорогу проложили южнее нашего города, по равнинной местности, и прежде далеко известный православный и купеческий Слободской постепенно стал хиреть, превращаясь в провинциальный городишко, благодаря этому, сохраняя атмосферу минувших веков и отчасти прежний генофонд. Довершила дело Красная Смута. Во время Войны областной центр Киров принял на себя основную массу эвакуируемых предприятий, чем окончательно придушил культурную и промышленную жизнь города, оставив у нас лишь второстепенное производство фанеры и выделку мехов. Коммунистической Москве требовались крупные оборонные предприятия, чтобы с их помощью перемалывать «неисчерпаемые природные богатства» России на оружие для устрашения всего мира.

На гребне Революции сгинули в небытие владельцы десятков особняков в центре города, увезли в Соловецкий концлагерь их последователей недолгих времен НЭПа. Тогда же в городе расцвело театральное творчество, – десяток полу профессиональных коллективов развлекал пролетариат и новую советскую элиту в многочисленных «Домах Труда», устроенных в бывших церквах и особняках. Идейно выдержанное советское кино и политические заморозки сталинизма пресекли эту вакханалию освобожденных масс.
В 30-ом закувыркался в Никольском храме от входа до алтаря блаженный Власушка. Дурачка не поняли, – прогнали из церкви. Но вскоре после этого у нас, как и по всей России, задымили костры из икон и книг, полетели вниз кресты и колокола. Город в ужасе затих, приобрёл непривычный для старожилов вид: церкви без крестов, пустые фундаменты разрушенных храмов, шайки комсомольцев, науськанные на верующих пытавшихся воспрепятствовать злодеянию, и бьющие повсюду в глаза кроваво-красные тряпки. Людей брали по разнарядке: с каждого предприятия, с каждой артели, с каждой улицы и каждого переулка. Брали за происхождение, за слово, за неизвестно что. Дела арестованных увозили в Киров, где Большая Троица вершителей судеб (босс ВКПб, шеф НКВД и прокурор области), руководствуясь в основном классовым чутьем и личными интересами, заочно выносила приговор, – обычно десятку или высшую меру социальной защиты. Ненужных людей стреляли сначала тайком на городской свалке, а затем, осмелев, в центре города на мостике через древний оборонительный ров, где по соседству в здании закрытой Афанасьевской церкви располагалась контора чекистов.

Так как планы по репрессиям присылали из Москвы (в 37-ом, например, в Кировской области надо было расстрелять 1000 человек), местные власти несколько, «смягчали» удары. В частности расстреливали в основном тех, кто уже сидел в лагерях и был прислан из далёких западных областей. Однако план всегда перевыполнялся.
Город стал пересыльным пунктом на пути в ВЯТЛАГ. С 1930 года через него погнали в глухие вятские леса тысячи ссыльных кулаков из Украины и буржуев, выселяемых из присоединенных к Империи восточных областей панской Польши и Прибалтики. Слободская пересыльная тюрьма (новое воплощение Острога 16 века) стояла на месте нынешнего здания городской администрации. Арестантов держали в мощных подвальных помещениях. В слегка измененном виде эти узилища сохранились до наших дней, в лихие горбачёвско-ельцинские времена там, в бомбоубежище, устраивались скрытные корпоративные пирушки.

Монастыри закрыли сразу после окончания гражданской войны, – монашескую верхушку ещё раньше расстреляли. Осиротевшие монахи и монахини, побродив некоторое время по округе, пропали в неизвестность. Часть монахинь по предсказанию все того же Власушки, – он как-то принёс к воротам женского монастыря детские люльки, – вышла замуж. В мужском монастыре в 20-х годах размещалась трудовая коммуна малолетних преступников, позже её преобразовали в школу ФЗО. За стенами женского монастыря укрылась войсковая часть, при которой, говорят, работала секретная школа разведчиков-диверсантов. В 1948 году Слободские военные объекты посещал маршал Жуков. Некоторые усматривают какую-то тайну в этом странном внимании к маленькому провинциальному городку.

Ограда и колокольня Христорождественского женского монастыря

В Екатерининской церкви во время Войны расположилась радиостанция с антеннами вместо крестов. После войны церковь открыли для посещения верующих, и до последних времён она оставалась единственной действующей церковью в городе и на десятки километров в округе.
В школе нас приучали скептическому и даже враждебному отношению ко всем богам древности с их «ветхими заветами» и безнадежно старомодными храмами, в которые тихо и незаметно пробирались старушки в черном. Матери и отцы скрывали свои мысли от детей. И только наши старые, как нам тогда казалось, бабушки иногда тайком брали нас с собой. «Все здесь поругано и нечисто, можно только поставить свечку старой иконе, перекреститься, да уйти…»

Всего большевики разрушили в Слободском половину храмов и большинство колоколен. Частично разобрали Никольский собор, – не было ничего прекрасней во всей Вятской земле.

Из церковных кирпичей слепили баню (богобоязненные слобожане при входе в нее украдкой осеняли себя крестом), кинотеатр «Аврора», трибуну стадиона и квартиры для коммунистов. Уцелевшие церковные здания приспособили под склады, музей, детскую спортивную школу, архив и клуб. Одну из колоколен поначалу применяли как пожарную каланчу, но со временем взбираться на нее стало опасно, и эта функция отпала. Другая колокольня, с часами, уцелела благодаря использованию в качестве топографического ориентира, да, перед Войной с неё успели попрыгать начинающие парашютисты, готовившиеся по всему Союзу к массовым десантам на страны Европы.

С началом Войны в город прибыли на излечение первые сотни раненых, – под госпитали отводили здания школ. Тогда же, летом 41-го, привезли первых эвакуированных, ими оказались чьи-то маленькие дети. В больших корзинах укрепленных на телегах их увезли в Шестаково. Где-то на подступах к городу весной 43-го сгружали вперемежку с трупами полуживых замороженных за долгую дорогу немцев из Сталинграда. Мобилизованные колхозники вытаскивали из вагонов крючьями эту еще заметно шевелящуюся парную массу и наскоро прятали в землю рядом с полотном железнодорожной ветки.

Оставили по себе сомнительную память отдыхающие перед отправкой на фронт рокоссовцы. Их набирали из числа заключенных и как штрафников кидали в самое пекло. Терять им было особо нечего. Оттого Рокоссовская банда вела себя в тыловом городке как во вражеском. Короткий путь из Города на Демьянку стал не безопасным: здесь грабили и ради забавы резали бритвой носы. Меж заброшенных могил, тем временем, копошились цыгане, – известные похитители детей отрывали мраморные надгробия дореволюционных богатеев. В самом городе появились похожие на отдыхающих беженцы и упитанные тыловики с семьями, а с ними вместе невиданные прежде на местном базаре деньги, золото, дороговизна, пирожки с мясом человеческих детенышей, голод, смерть от дистрофии и разврат в огородных баньках. Одни припеваючи проживали в тылу, других конвейер военкоматов и мясорубка передовых перемалывали в удобрение для чужой земли…
После войны Сталину было жаль расставаться с танковыми армиями. Какое-то время в ожидании новых походов их держали в готовности, разведя по всей стране. Была на постое танковая часть и у нас. Ее прославленные Т-34 частенько бороздили наши не мощеные улицы. Помню грохот и восторженные крики «Больших Парней»: «Танки идут!» Однажды тяжелая машина провалилась по башню в топкий ручей на перекрестке Красноармейской и Свободы.
Через десяток лет во время сбора металлолома ушлый одноклассник вместо поиска гнилых вёдер и ржавых кроватей привёл нас к воротам войсковой части. С территории бывшего женского монастыря нам дали выкатить крышку танкового люка, – последний артефакт Войны.
В нашем городе жил и умер Григорий Булатов. Есть надёжные свидетельства, что 30 апреля в 14 часов 25 минут он первым поднял Знамя Победы над Рейхстагом. Именно он запечатлён крупным планом на знаменитых кадрах Р. Кармена. В нижних этажах ещё шли бои, а десятки лихачей, подстрекаемые киношниками и политруками, сдирали обивку с немецких диванов и лезли наверх с этими красными тряпками в надежде отхватить свой кусок победной славы. И каждый получил своё. Официально объявленные первыми – громкую известность и червячка в душе. Отставленным в сторону первым достались разочарование от несправедливости, мученическая жизни и такая же смерть. В апреле 73-го за две недели до очередного дня своей Победы Гришка–Рейхстаг был найден в дворовом сортире с удавкой на шее. Ходят слухи, что накануне он весь день провёл с двумя неизвестными, приехавшими из Москвы. Видимо болтал лишнее о своих подвигах в слободских пивнушках. Тогда же как-то незаметно пропали с глаз и десятки инвалидов войны, толпившиеся ранее целыми днями в ожидании подачек возле пивных на своих убогих протезах, костылях и дощечках с колёсиками.
Старинные торговые ряды в центре города комсомольцы шестидесятых перестроили во второй кинотеатр, – торговать уже давно стало нечем. Тогда же город обзавёлся мостом через Вятку и убогим мемориалом в честь погибших на Войне, устроенным на месте древнего городища и снесенного храма. Позже эту композицию доукомплектовали «вечным огнем». При рытье к нему траншеи газопровода ковш экскаватора вынес на свет множество неизвестных человеческих останков с разбитыми черепными коробками. Без долгих раздумий всё зарыли обратно.

В 1972 году с подачи краеведов власти города откопали в царских архивах грамоту с подходящей датой и весело отпраздновали 450-летие города. (Потом, правда, объявилась другая бумага, более старая и дату на памятной стеле пришлось переделать.) Для увеселения народа на городской площади помимо киосков выездной торговли с ватрушками и бочковым пивом разместили узников передвижного зверинца. Изюминкой тюрьмы на колесах был настоящий живой СЛОН. Под загон для него приспособили гулкий проезд Колокольни. Местные снайперы, целя в жизненно важные органы, пытались с помощью рогаток пробудить интерес к жизни у занемогшего гиганта. Но то ли от дикого одиночества на этом шумном празднике чужой жизни, то ли от неуместного для его возраста многокилометрового пешего марш-броска к месту последней стоянки, ветеран цирковой службы сдох.

В 70-х годах в центре города рядом с общественным туалетным сараем установили отреставрированную надвратную деревянную часовню из мужского монастыря. Перед тем она совершила турне в Париж. Хотя в целом строение похоже больше на новодел, несколько брёвен 400-летней давности имеются.
Позже в часовне открыли экспозицию предметов культа, среди которых выделялись грубо прилаженные к стенам с помощью гвоздей и крюков (словно распятые на иглахмузейные бабочки) небольшие деревянные скульптуры ангелов, неведомых богинь и святых с местными угро-финскими личиками. В довершение экспозиции в проездные ворота первого этажа вкатили железного коня первой пятилетки, – списанный в колхозе за непригодность, но, несомненно, антикварный Форд-зонд.

За границей побывали и случайно уцелевшие на чердаке нашего музея картины знаменитых ныне художников начала 20-х годов, «не имеющие художественной ценности, но отражающие определенный период в истории советского искусства, к счастью, преодоленный», – цитата из местной газетки «Ленинский путь». В начале 20-х годов в Слободском застряла передвижная выставка «революционных художников». Пока не успели изобрести соцреализм, для борьбы с «отжившим искусством» использовали модернистов. Экспозиция разместилась на втором этаже особняка купца Лыткина в самом центре города. В 77-ом из Москвы прибыл искусствовед в штатском и запросил числившиеся по описи шедевры абстракционизма. Испуганные музейщики кое-как разыскали на пыльном чердаке (бывшем церковном куполе) и предъявили незваному гостью остатки былой роскоши. Большинство вещей оказались безнадежно испорченными жарой, морозом и мышами, но несколько работ отобрали и увезли. Потом часть из них в довольно небрежно поновлённом виде вернулась обратно и теперь ими можно любоваться в нижнем зале музейной экспозиции. Там же в одной из клетушек (бывших общежитий церковной братии) обитала среди прочих музейных диковин неимоверных размеров СВИНЬЯ, выращенная ещё в 60-тые годы в ближнем колхозе. В связи с новыми благотворными веяниями и открытием музея-усадьбы академика Бакулева в 91-ом году этот шедевр таксидермиста был отправлен в тамошний хлев, где хавронья до сих пор благополучно обитает, вызывая острейший интерес среди редких посетителей.
В те уже отошедшие вдаль 70–е годы всех, кто причислял себя к культурной части населения города, охватила лихорадка поиска в заброшенных окрестных церквах и селах предметов старины. Хватали и везли к себе домой всё, что возможно: дырявые самовары, утюги с отверстыми для огненных углей пастями, изъеденные жучками прялки, не читаемые церковные книги и, конечно, иконы всех мастей, – от карманных складней до двухметровых алтарных росписей. Грабили остатки того, до чего не дошли руки большевиков. Досталось, прежде всего, ближайшему к городу бесхозному храму в селе Пантыл. Там сохранились деревянные скульптуры в человеческий рост величиной. Находились они под куполом на двадцатиметровой высоте. Любители старины перекидывали веревку через балку и, обвязавшись, подтягивали друг друга наверх. Часть скульптур безнадежно разбивалась при попытке снять с их веками насиженных мест и сбросить вниз, – деревянные ангелы не умели летать. Но что-то уцелело и потом оказалось в жилищах удачливых обладателей древностей. Странное чувство беспокойства вызывали эти ангелы безумными глазницами взирающие на попойки и мерзость запустения нашей молодежной среды, эти двери из огромных икон, нещадно срезанных по размеру косяков. Я как-то приобрел за пять рублей, найденную приятелем на пепелище и от того слегка погнутую жаром, небольшую металлическую иконку с остатками цветной глазури. Она не долго провисела на стене, – ушла в обмен на пустяковую пластинку.

В августе 78 года в Слободском произошли массовые беспорядки известные под названием «Кровавое воскресенье». В этот день незадолго до начала танцев в Городском саду случилась неизбежная драка местных хулиганов с узбеками из стройотряда «Фергана». Слегка побитые южане побежали за подмогой, и похватали припасённые ножи, которыми ранее частенько посверкивали издали для устрашения местных аборигенов. Обиженные на всех слобожан, они устроили резню первых встречных на улицах Демьянки. Говорят, после этого рейда приёмный покой больницы был весь в крови. Растерянной милиции не удалось справиться с ситуацией. Разбушевавшиеся узбеки переворачивали лёгкие милицейские машинки с забившимися в них защитниками правопорядка. А тем временем у входа в сад собиралась слободская молодёжь. Стихийный митинг вылился в марш-бросок нескольких сотен человек. Испуганные студенты укрылись в общаге на верхнем этаже. Только увещевания различного начальства (в том числе нынешнего депутата Государственной Думы Розувана, в то время начальника Слободского РОВД) и подоспевший из Кирова полк Внутренних войск отвратили неизбежный поджог здания. (Подробности смотрите в автобиографической повести «Звуки Времени».)
В 86-ом году у нас в городе проходили съемки художественного фильма о послевоенных годах под несколько оскорбительным названием «Карусель на Базарной площади». Натура подходящая – послевоенная разруха во всей первозданности с атрибутами сталинского декора в виде гипсовых статуй. В главной роли вернувшегося домой фронтовика снимался известный советский актер Адамайтис. Говорят, он здесь поел чего-то, и во время съёмок выглядел болезненно угрюмым, что удачно вписывалось в роль. Лента получилась посредственная, но город отчасти запечатлён. Где-то в кадрах массовых гуляний по случаю Победы можно разглядеть статиста Зёгу с гармоникой в руках и прочих знаковых аборигенов прошлого времени. Наши обыватели от души развлекались, наблюдая очередной бесплатный аттракцион бесконечной глупости. Площадь слегка закамуфлировали. На кафе-стекляшке, превращенной в кирпичный сарайчик, появился лозунг о «родном товарище Сталине». На его фоне в ходе опасливой вылазки, автор сделал пару фотографий друзей.
По некоторым наблюдениям город Слободской ранее пользовался особой симпатией со стороны представителей «избранного народа». Ещё до революции в городе проживало довольно много еврейских семей, – купцов, промышленников, интеллигенции. Да и во время Войны евреи составляли заметное число эвакуированных из Ленинграда и других городов. По-видимому, в пристрое к особняку Александровых (самому богатому в городе) находилась синагога.

Об этом свидетельствовала проступавшая ещё лет 30 назад над входом со двора Звезда Давида. В Советское время в этом здании располагался горком партии, что навевает пикантные ассоциации. Смутно помню поваленные плиты иудейских и татарских надгробий там, где сейчас стоит Самолёт, будто прилетевший за их неприкаянными душами.

Лет двадцать назад остов списанной стальной птицы с оторванным на всякий случай крылом торжественно привезли из-за реки и водрузили на пьедестале, пополнив тем самым скудную коллекцию городских статуй, представленную: скачущим через реку Оленем с оторванными рогами, трехметровой Пионеркой вечно поваленной у седьмой школы, Рабочим и Колхозницей а-ля Мосфильм на обочине Грина, Космонавтом похожим на Гагарина, хорошенько засеребрённым до соплей под носом Максимом Горьким в кустах сирени у ДК, Камнем Райниса из Прибалтики, пугающе черной Головой Пушкина в детском парке, памятными пилонами, стелами и пятью разновеликими Ильичами…

Приезжающим впервые в наш город бросаются в глаза некоторые, мягко говоря, нелепости. Мы то уж ко всему пригляделись и не замечаем, к примеру, горбатые зимние тротуары, улицы, местами похожие на проселочные дороги, да и вот этот неизвестно зачем прилетевший АН-24 на постаменте, и, разумеется, непомерное количество статуй Вождя Мирового Пролетариата. На душу населения их у нас не меньше, чем в Ульяновске. Откуда, кстати, этакое «второе пришествие» «Вечно Живого» на наш городок?
Как известно, в 1918 году в Вятку для установления Советской власти прибыл отряд революционных матросов. Погостил он и в Слободском. Власть устанавливалась «всерьез и надолго», а главное просто: для начала всех полицейских, важных чиновников, главных попов, богатеньких купцов и прочих буржуев, кто не успел сбежать, завели на городскую свалку, да и расстреляли. Была она тогда за салотопкой (мясокомбинатом), где ныне раскинулись коллективные сады слобожан.
Рассказывают, что однажды во время учений на площади случайно взорвалась граната, и погибли двое из отряда. По другой версии их привезли откуда-то уже готовыми. Так или иначе, героев революции торжественно захоронили в центре городской площади, утвердив тем самым начало пантеона новых советских святых-мучеников.

После смерти первого вождя всю Страну Советов охватил зуд воздвижения монументов в его честь. Надо сказать, сам Ленин при жизни всячески призывал устанавливать новые памятники вместо порушенных старых. Сначала их наспех делали из фанеры и глины, а уж потом появилась целая индустрия по производству бетонных истуканов. Каждый местный начальник торопился доказать свою лояльность новой власти и поскорее установить у себя под носом каменного идола. Появился и в Слободском на Красной площади (так она когда-то называлась) бюст Ильича. Памятник героям революции перенесли на дальний край, а их кости так и остались лежать под Вечно Живым.

Через несколько лет бюст достроили до полного роста. Помню, в день рождения дедушки Ленина я в числе других юных пионеров стоял положенные десять минут в торжественном карауле у его изваяния. Со временем кусты сирени вокруг памятники разрослись до того, что со стороны была видна только голова с протянутой рукой, как бы взывающей о помощи. Ильич утопал в зелени. В простые дни, когда не было пионеров в парадной форме и делегаций с цветами, к нему заходили мужики, отдохнуть, поговорить, выпить винца в тени кустов или по какой иной нужде. К столетию вождя всё это безобразие было прекращено. Сирени вырубили, а вместо них разбили клумбы с цветами и посадили четыре вечно зеленых, голубых елочки. Одну из них под Новый год унёс к себе домой наивный гражданин, о чём потом горько жалел года два.

Второй наш Ильич был установлен возле нового здания администрации в 1980 году, а до того стоял при входе в городской сад на главной аллее. Стоял он, с каким-то вызовом отвернувшись от танцплощадки, – ему явно не нравились вопли и тамтамы доносившиеся оттуда. Мятежность духа он сохранил и на новом месте. Вряд ли Старику (как звали нашего героя молодые соратники) пришлось по нраву, что его любимые растоптанные башмаки остались на прежнем постаменте, а уцелевшие обрубки ног для устойчивости облепили бетоном, – далеко не убежишь!

Третий Ильич (у бывшего гастронома «Белка») был поставлен вместо Усатого Отца народов. После смерти Отца, его детишки свалили все ошибки и преступления на покойника, от чего тот перестал казаться святым, и его нетленные мощи вынесли из мавзолея, а статуи по всей стране приказали незаметно убрать. Освободившийся постамент занял привычный и уж точно «святой» Ильич.
Четвертый Ильич («с кудрявой головой») стоял в Детском парке опять же в зарослях сирени. На его удобном (низеньком и продолговатом как солдатская койка) постаменте миловались ночной порой парочки комсомольцев. Этот статуй бесследно сгинул в Перестройку.

Пятый Ильич (самый маленький) встречал по утрам счастливых работников спиртзавода, как бы говоря: «П'авильной до'огой идёте, това'ищи!» Как известно Ленин водку не любил, да и русским человеком, в общем-то, не был. За 20 лет жизни в Европе привык к немецкому пиву и хорошему вину. Во времена проклинаемого слобожанами Горбатого царя, утвердившего на просторах вверенной ему Империи полусухой закон, непьющего Ильича убрали с глаз подальше. И где он теперь, – коммерческая тайна.
У Ильичей есть и братья меньшие: фигуры рабочих, колхозниц, спортсменов, пионеров и другой мелочи. В скверике на улице Советской у аптеки когда-то уютно располагалась скульптурная группа «Счастливая советская семья». Только недавно из кустов всё той же сирени вылез на свет божий задумавшийся о чём-то своём Максим Горький у одноименного клуба, вход которого когда-то сторожил бдительный «Пограничник с собакой».

С Оленем у моста чего только не делает хулиганствующая молодежь. Раньше, когда у него еще была задняя часть и рога, можно было с разбега оседлать его как спортивного «козла». Это был шик! Ныне остатки оленьей туши снесли в цветмет. Где-то на задворках 14-ой школы еще доживает свой космический век, распавшийся на части Космонавт похожий на Гагарина.
Пару слов о «культовом слободском поэте» Райнисе. Замечателен он тем, что его творчество может осилить за одну минуту любой бюрократ, – именно столько строк латыш удосужился сочинить на русском языке за время царской ссылки. Выволокли и установили посреди города памятный Камень номенклатурные работники советской поры в целях налаживания интернациональных связей с Прибалтикой путем «халявских» поездок на отдых. Добрая традиция существует и поныне, вызывая трудно скрываемое удивление латышей. В нагрузку к аполитичному поэту прицепили другого ссыльного, – революционера и комиссара Петра Стучку. Оба почитаются, их именами названы улицы города. Тогда как истинные земляки-слобожане не удосужились такого внимания до сей поры! Вычеркнуты из нашей истории уникальные часовые и самоварные мастера, делатели паровых машин, и уж конечно разные богатеи. Чтят только тех, кто прославился вдали от своей малой родины на государевой службе.

Под конец анекдот про нашу Капсулу Времени, – послание коммунистическим потомкам с родины Грина, торжественно замурованное в 1968 году по случаю 50-летия ВЛКСМ. Для церемонии согнали тогда на берег всю подрастающую молодежь города. Протомили целый час на осеннем ветру. Завещали вскрыть и прочесть через 50 лет.
На другой день неизвестные, но определённо юные пионеры расковыряли свежий бетон и добрались до содержимого отполированной снарядной гильзы. Оно их сильно разочаровало.

Итог этого краткого обзора городских достопримечательностей невеселый.
Что у нас не поставь, – всё как на корове седло.Возможно, такой поворот дел объясняется крайне неровной поверхностью земли в округе. Она не шарообразная, а скорее горбатая. Куда бы у нас ни шёл, ни ехал, – всегда приходится или подниматься в гору или спускаться под гору. Таковы наши улицы, тротуары, да наверно и сами люди…
В советские годы Слободской город прирастал в основном в южном направлении, и, наконец, вобрал в себя древнее Чудское городище язычников, став законным его продолжением. Появление бетонных Болванов на улицах, – яркое тому свидетельство.
В 60-х годах началось массовое переселение в город селян получивших паспорта и почувствовавших себя полноправными советскими гражданами. Многие переезжали целыми семьями вместе с разобранными избами. У города появились пригороды похожие на большие деревни. Здесь привычные к скотине люди держали коров, коз и птицу. В 70-х началось строительство благоустроенного жилья для работников производства. К счастью эта реконструкция почти не затронула исторический центр.

Старое кладбище. В круглой часовне оставляли на ночь покойников, в Советские годы торговали пивом.

Исторический центр вокруг бывшей Красной, а ныне всё ещё площади Революции, в народе называют просто Город. С севера и с юга от него старые районы, – Светлица и уже забытая ныне Кузница. Ещё южнее вдоль берега Вятки за Стадионом, Старым Кладбищем, Городским садом и Домом Культуры, – слобода Демьянка, ставшая промышленным районом города, а далее Поселок Меховщиков, Бетонный и БАМ (квартал временных как наша жизнь щитовых бараков).

Во все века Город втягивал в себя из окрестных сёл и деревень активное население. 90 % населения русские, большинство – потомки обитателей бывшего Слободского уезда (ныне это территория Слободского, Нагорского, Белохолуницкого, Омутнинского, частично Зуевского и Фалёнского районов Кировской области). У коренных слобожан заметный и оригинальный, ни на что не похожий вятский диалект, несколько отличный от кировского.
В свою очередь одаренная слободская молодежь в поисках счастья навсегда покидала его. Впрочем, некоторые неудачники возвращались домой зализать раны. И раньше других осознали, что мифическое счастье не в ускользающей голубой дали, а на тощей земле, где ты родился, в которой лежат забытые тобой предки и по которой всё еще бродят знакомые проходимцы.
Сделавшие карьеру и, как им всю жизнь казалось, удачно пристроившиеся в далёких тёплых краях, ныне как привидения посещают они город своего детства. Ищут чего-то, но не находят. Всю жизнь они трудились для себя и для других. Строили заводы и здания, растили детей, сажали деревья, писали книги и кандидатские, стояли в очередях, наживали добро. Но всё это осталось там, на далёкой чужой земле. Вот и болтаются в конце своей жизни эти уважаемые «земляки» туда-сюда как г… в проруби.
Потерянное поколение моих сверстников (послевоенное поколение бэби-бума) не сумевших вписаться в новую реальность заполнило до предела городское кладбище, где ещё недавно во весь Троицын день ими устраивались пикники больше похожие на языческие тризны. Нам посчастливилось избежать сталинской закалки и ещё в раннем детстве, когда старшие вполголоса обсуждали «Ивана Денисовича» и «Горькие травы», а в домашний рупор читали «Василия Теркина на Том свете», получить прививку хрущевской оттепели. Нам довелось вкусить лживую беззаботность и пустозвонство, казалось, почти бесконечного брежневского застоя, чтобы затем, снисходительно поддержав горбачевские потуги с человеческим лицом, увидеть крушение Советской Империи, короткий праздник демократического переворота и торжество частнособственнических страстей. Нам открылся скучный смысл нашего существования: быть удобрением на чужой грядке. Мы не верим ничему и не хотим ничего. Нас ещё достаточно много для того чтобы через несколько лет обрушить нынешнюю Пенсионную систему.
В бесбашенном августе 1991 года кто-то из наших пытался сдвинуть верхнюю часть статуи Ленина на площади, но спустя несколько дней её вернули на место, а щель замазали раствором. В эти несколько дней полной растерянности старой власти на всех уровнях, когда в Москве железный Феликс, вздёрнутый за шею краном плыл над ликующей толпой, ортодоксы стрелялись и прыгали с верхних этажей, а слободские партбоссы утирали слёзы и дрожали в ожидании арестов, – было возможно ВСЁ. Например, взобраться на крышу Серого Дома и сорвать красный флаг. Но шанс на окончательную и бесповоротную демократизацию был упущен, и Россия, взбрыкнув пару раз, вернулась в своё привычное стойло.
С той поры Ильич обветшал. Частенько видишь его с облупленной краской, в снежной шапке набекрень. Недавно, правда, ему вновь принесли в жертву переросшие его и как-то скособочившиеся ели. Вместо них посадили молоденьких. Дорастут когда-нибудь до макушки вождя и пойдут под топор. То-то ему будет радость!
Вслед за всей страной жизнь в нашем городе понемногу изменилась: открылись три из уцелевших церквей, в кинотеатрах начали торговать и веселиться, школы с хорошими педагогами и приличными детьми переименовали в гимназию и лицей, новорусские слобожане строят особняки, вместо одной меховой фабрики десяток фирм. Из уже знаменитой деревянной часовни убрали трактор. Через город вновь прошла трасса Петербург – Дальний Восток.
ВЯТЛАГ (исключая уголовную часть) окончательно ликвидировался только после августа 1991 года, когда членам семей врагов народа (в основном это были дети репрессированных, мои сверстники) наконец-то вернули все права граждан государства. До того им было запрещено покидать территорию спецпоселения, – рабочего поселка в глухом лесу.

Кости Г. П. Булатова после недолгих сомнений «подняли на щит», то есть торжественно с представителями духовенства и властей перенесли из тихого заросшего лесом уголка кладбища на простор всеобщего обозрения при главном входе. Вскоре на потревоженной старой могиле случилось маленькое происшествие: здесь появился крест с венками и табличка с нужной фамилией. Неизвестный, но еще не утративший бдительности товарищ сообщил куда надо (а именно, в газету «Куранты»), и надпись с венками разметали по сторонам, объяснив происшедшее недосмотром коммунальных служб. Однако провалившаяся могила сохраняется, на ней лежат старые венки и приткнут крест. Без надписи.
Забитый до смерти в 40-х годах ходячий проповедник и юродивый монашек Власушка под именем инока Анания причислен к общероссийскому сонму новомучеников. Его могила на старом кладбище, слава Богу, цела и благоустроена. За свои невероятное предсказание и мученическую смерть Власушка достоин всяческого почитания и святости. Но отчего-то в нашем городе о нём мало кто знает. Во истину, нет пророка в своём отечестве! Остается только ожидать чудесных исцелений от мощей блаженного. Аминь.
Уже в наши православные времена, в обезглавленном Никольском соборе продолжали беситься подрастающие даровитые спортсмены.Лишь в 2006 году здание спортивной школы передано церкви, и теперь ждёт денег для реконструкции. Зато над Христорождественским монастырём вознёсся Византийский крест и новый купол.

Не могу удержаться от критики, видя как старый город медленно, но верно уходит. Исчезло с центральной улицы оригинальное по архитектуре здание гостиницы. Построено оно было 100 лет назад в качестве доходного дома, в годы Советской власти в нём работала городская электростанция, а затем гостиница. Лет 20 назад её закрыли на ремонт, но разбой 90-х похоронил благие намерения. Остов без крыши красовавшийся в центре города был, в конце концов, отдан местному предпринимателю, и с большим трудом разобран. Стены оказались неимоверно прочные и простояли бы ещё лет двести. Теперь ждём, когда на этом месте построят новомодный сарай для увеселений.
Не менее оригинальное здание по соседству вследствие варварской эксплуатации развалилось само. Теперь его пытаются восстановить, но вериться с трудом. В лучшем случае это будет картонный домик, раскрашенный под старину.
Заколдованным местом можно назвать угол торговых рядов, где ещё в 80-х годах помещался молочный магазин. Его тогда разобрали, начали что-то делать, но, кое-как замаскировав фанерой, бросили до сей поры. Так и торчит этот угол без всякого движения как бельмо в глазу.
Настоящим бедствием для города и его жителей стали пожары в многоквартирных коммунальных домах. Часть из них – явно умышленные поджоги. Подобное «баловство» водилось у нас во все века.
«Вечный огонь» в целях экономии горит теперь только по большим праздникам. В последние рабочие годы по ночам у огонька грелись бомжи, а несоюзная молодёжь жарила на дармовом костре мясо.
В 2005 году город праздновал 500-летие. В целом дело благое и весёлое. Подновили фасады в центре и кое-где асфальт, Колокольня предстала в полной красе, фанерщики отвалили городу в качестве подарка шикарный по нашим меркам Фонтан. Что ни говори, местечко появилось приятное, посидеть и полюбоваться можно.

Только вот подарок оказался сродни Троянскому коню. На его эксплуатацию из тощей городской казны придётся ежегодно отчислять 200 тысяч рублей. Новоизбранные депутаты (наша надёжа) хотели даже поначалу отказаться от такого бесценного дара. Да и долго ли просуществует в наших суровых «пограничных» условиях эта диковинка? Поле для диверсий широкое: стеклянные плафоны фонарей манят к себе в качестве мишени, водопроводные детали облюбовал уже не один чёрный глаз. Да и кафельные плитки пригодятся в личном подсобном хозяйстве. Однажды поутру было уже замечено полоскание белья в Фонтане. Водопровод с канализацией далеко не у всех горожан, – таскаться под гору к реке может не всякая бабулька. А они без дела воду пускают!
Надо сказать, что не было на 500-летнем юбилее той восхитительной атмосферы свободы и разгула, что наметилась несколько лет назад, когда в дни города и соседствующие с ними дни молодёжи наш Бродвей превращался в подобие Московского Арбата. С запретом публичного распития пива, эти «тусовки» в центре города стали не столь колоритны. Демократия уже не та, – второй свежести. К тому же исчезло продаваемое на всех углах знаменитое издавна Слободское пиво. Только наш пивзавод оправился от напастей перестройки и, отчистив бродильные чаны от прокислого смрада развитого социализма, стал производить качественный напиток, – как получил нокаут под дых. И теперь лежит, разграблен подчистую, то ли конкурентами, то ли завистниками, то ли просто обычными жуликами.
Вопрос о памятниках и нашей исторической памяти остаётся актуальным. Прошло без малого 5 лет со времени публикации в «СКАТ-ИНФО» ставшей уже местной классикой сатирического жанра статьи автора «Под сенью Ильича», отшумело 500-летие, а воз и ныне там. В городе не появилось ни одного приличного монумента (если не считать Фонтан). Булатову поставили памятник, но только на кладбище. Зато «наши Ильичи» продолжают красоваться во всю длину улицы Советской, при этом старший из них всё так же тянет руку в большевицком приветствии на «площади Революции». Оставшийся от «Оленя» постамент на берегу сиротливо ждёт нового хозяина. Сюда бы поставить «Бегущую по волнам», да боюсь, потомки большевиков оторвут бабе руки.
Слободское городище и берег реки возле него заросли кустами так, что с любимого места отдыха и прогулок слобожан не видно другого берега. А ведь ещё лет 40 назад за исключением десятка деревьев здесь почти не было растительности. Многие даже не подозревают о существовании древнего оборонительного рва, ныне совершенно заросшего, а местами превращённого в ближнюю свалку. Рядом с ним, где когда-то стояла Афанасьевская церковь, на костях древних жителей города (и возможно жертв террора недавнего советского прошлого) новый вятский человек построил себе симпатичный особняк.

В общем, всё как везде в послеельцинской России, тихо и благопристойно, – по-нашему, по-слободскому. Только на окраинах пьяные жены режут своих пьяных мужей, да охранники КЦ палят, куда попало, да шастают по городу туберкулёзные уголовники, да пьяные водители регулярно давят на улице Грина зазевавшихся прохожих. (К слову сказать, этот парадный въезд в город превратился в Большую дорогу для проезжих жуликов всех мастей.) А всё она, слободская водка, виновата! Справедливости ради, много ныне и привозного зелья. Большая часть Слободского спирта (как и доходов от его продажи) уходит в Москву. Слобожане, как и все, не взирая на лица, пьют много и часто. Хочется верить, что большинство нехороших поступков совершают залётные граждане. Настоящий слобожанин никогда не схватится за нож или ещё чего. Ограничится увесистым природным кулаком.
Когда-нибудь улице Советской вернут прежнее название, а на Слободской Красной площади появится бронзовый купец Анфилатов. А пока пусть Ильич как Верный Руслан сторожит место. Пусть медленно, но верно ветшает и разрушается, становясь немым напоминанием о бренности земной славы и величия. Забвение и осмеяние – удел всех рукотворных идолов.
Впрочем, кое-что можно сделать уже сейчас. Например, вырубить заросли кустов вдоль берега, прекратить называть городскую площадь «площадью революции». Тогда, глядишь, мусорить и хулиганить станут меньше.
И, все-таки, Город худо-бедно живёт, пусть и окрестили его в областной газете мертвым за грязные разбитые транзитными лесовозами улицы, обветшалые дома и высокий процент старушек. Но бывают минуты, когда под розовато-золотым лучом редкого январского солнца или зелёным предзакатным сентябрьского, он вдруг чудесно преображается и сквозь тусклую реальность проступает тот Город, который все мы, пусть нечасто, видим в своих снах,
– Град Небесный Слободской.

Данная работа является обработкой статей автора публиковавшихся в Слободской газете «Скат-Инфо» в 2002 – 2006 годах.